Почему 2015 год был «Сталинградом» для серых схем в сельскохозяйственном страховании и как можно стимулировать аграриев страховать урожай и сельскохозяйственных животных, не делая это обязательным, Банки.ру рассказал президент Национального союза агростраховщиков Корней БИЖДОВ.
— В России на обывательском уровне принято считать сельское хозяйство отсталой и убыточной отраслью. Вы как человек, который часто общается с аграриями, как оцениваете состояние АПК?
— Сельское хозяйство за последние 4—5 лет совершило просто колоссальный прорыв. Впервые после распада Советского Союза мы вышли на полное самообеспечение по ключевым продуктам, например по мясу птицы. Кажется, еще вчера у метро продавались «ножки Буша», наваленные в коробках, а теперь мы птицу уже экспортируем. В этом году Россия вышла на первое место в мире по экспорту зерна. В этом году опять ожидается рекордный урожай: начиная с 2013 года растет на 5% средняя урожайность зерновых. Мы полностью обеспечили себя свининой и практически полностью говядиной. То есть когда произошли антисанкции, это было некоей завершающей точкой — мы планомерно к этому шли.
И самое главное — на субсидирование аграрной отрасли государство выделяет огромные деньги. Как и во всем мире. Потому что принципиально мир согласился, что аграрный бизнес не может развиваться без щедрой поддержки со стороны государства.
— Почему?
— Он очень затратный и слишком сильно зависит от природных явлений. Это сфера, где все разрушается, условно говоря, одним фактором. Одна засуха — и все, урожай погиб. Или африканская чума свиней — болезнь со смешным названием, но аграрии несут просто опустошающий ущерб. Если заразилось одно животное, требуется уничтожить все поголовье данного района. А это огромные холдинги, например, в Белгородской области, теперь дошло до Тверской. И этот очаг сложно потушить, потому что для этого надо уничтожить всех диких кабанов, которые передают заразу промышленным стадам.
При этом, несмотря на то что отрасль убыточна в целом, она может быть прибыльной для конкретного бизнесмена, в силу в том числе государственной поддержки.
Кстати, о проблемах, чтобы картинка не выглядела такой уж «розовой». Мы полностью уничтожили в течение 1990-х и в начале 2000-х годов свою семеноводческую науку и производство, которые считалась одними из лучших в мире. Сейчас мы сеем где-то на 70% импортные семена. А по овощам и фруктам доля импортных семян еще больше. Поэтому сейчас уже активно финансируется возрождение этой отрасли.
— Контрсанкции и импортозамещение оказали какое-то влияние на агрострахование?
— Прямого влияния нет. Но если государство по-прежнему наращивает инвестиции и субсидии в агробизнес (более 200 миллиардов рублей в год только прямых субсидий) — соответственно, растут и наши потенциальные объекты страхования.
— За полгода 2016 года аграрии заключили вдвое больше договоров страхования урожая, чем за полгода 2015-го. С чем связан такой рост?
— 2015 год у нас был провальный с точки зрения собранной премии. Причины известны. Это, прежде всего, «каток» ЦБ, который проехал по рынку агрострахования, лишив лицензий более 20 финансово неустойчивых компаний, — и правильно сделал. По сути дела, «ушли» преимущественно компании, которые были источником «схемного» страхования, которое к реальному страхованию не имеет никакого отношения. Там не было рисков — это была откатанная за десять лет система «распила» субсидий между страховщиком и аграрием. (По закону о страховании с господдержкой, который действует с 2012 года, сельхозпроизводителям субсидируется 50% стоимости страховки от гибели урожая или скота. Рынок агрострахования много лет «славился» серыми схемами, когда целью заключения договора была не страховая защита, а получение субсидии. —Прим. ред.)
Основной костяк этих компаний убит — соответственно, резко упали обороты. Но означает ли это, что мы полностью избавились от «схематоза»? Нет. Образно выражаясь, 2015 год — это был «Сталинград» для схем. Но «Берлина» мы еще не достигли. Мы пока гоним врага с нашей территории, но как системное явление «схематоз» уже победили.
— А сейчас как вы оцениваете долю схем?
— Я думаю, в пределах 15—20% она еще по инерции сохраняется. Мы видим это по тем компаниям, которые «хулиганят» на этом поле по-прежнему.
— Как вы это отслеживаете?
— Как правило, эти компании, у которых большая доля агрострахования с господдержкой в портфеле. Их бизнес сконцентрирован на так называемых провальных, «токсичных» регионах, где абсолютно непрозрачна система субсидирования и очень сильны агромошенники.
— Представители аграрных союзов высказывали мнение, что фундаментом для схем является сам механизм страхования с господдержкой, когда страхуется недобор урожая (выплата положена, если аграрий собирает урожай меньше на 20% и более, чем в среднем за последние пять лет. — Прим. ред.). Аргумент такой, что недобор существует «только в воображении бухгалтера», а страховать надо реальные затраты крестьянина. Как вы относитесь к этой точке зрения?
— Если это так, то почему же «пилятся» остальные виды субсидий? Например, субсидирование кредитов. Просто кредиты аграрии получают «живыми» деньгами. Поэтому они не говорят о том, что там есть невозврат и фальшивые кредиты. Если аграрии хотят получить такое страхование, которое обеспечивает только их прямые затраты, закон о господдержке позволяет это страховать. Причем это даже дешевле, чем страхование недобора.
Но, скорее всего, речь идет о том, что они, по сути, хотят страховать финансовые риски. Но страховать финансовые риски аграриев в современных условиях — это просто самоубийство даже для крупного страховщика. Если сейчас агроюристы подделывают целые пакеты документов из разных инстанций, то вероятность того, что страховщик не будет контролировать реальность страховых случаев по финансовым рискам, почти 100%. Мы страхуем именно недобор урожая. Это главное: субсидировать не просто то, что потратил аграрий, а то, что он эффективно потратил. Если природные условия не позволили ему заработать на этом, тогда вступает в дело элемент страхования.
— В ОСАГО страховщики говорят, что до 30% выплат может доставаться мошенникам. А какая ситуация в агростраховании?
— По количеству выплат, я думаю, не больше 10—15%. Прежде всего, потому что, в отличие от массовых видов страхования, большая часть агростраховщиков очень строго отбирают хозяйства, строят долгосрочные отношения. Но это не исключает возможности страхового мошенничества. Просто у нас суммы убытков другие, чем в автостраховании. Средняя цена судебного иска, поданного агроюристами, — 12 миллионов рублей.
— Есть ли какие-то критерии, которые позволяют отличить мошенника?
— Первый признак мошенничества — наличие в убытке элементов, которые страховщик не может проконтролировать. Например, событие уже давно прошло, якобы страховщику было направлено уведомление, что потом не подтверждается, и причины снижения урожайности непонятны. Это отдаленные поля, которые страховщик не видел.
Если говорить о мошеннических исках, которые предъявляются к НСА (компенсационный фонд НСА отвечает по обязательствам компаний — членов союза, которые лишились лицензии. — Прим. ред.), то прежде всего в суд обращается не сам аграрий, а сразу юрист. И второй признак — требования касаются старых договоров, которые вступили в силу даже до 2011 года.
— Недавно ставропольский суд отменил решение о взыскании с НСА компенсационной выплаты в 7,7 миллиона рублей в пользу фермерского хозяйства. Вы назвали это «значимой победой». Почему?
— Дело не в сумме, а вот в чем. Один из приемов мошенников-агроюристов — искусственное изменение подсудности. По сути дела, если иск предъявлен к нашему фонду, он должен быть предъявлен в Москве. А делается такой фокус. У страховщика, с которым у агрария был договор, когда-то был филиал в Ставрополе, и поэтому дело рассматривается в местном суде. И ставропольский суд присудил нам платить, проигнорировав все наши доводы. Но мы знаем точно, что за этими исками стояла определенная группа людей. Краснодарский апелляционный суд отменил это решение и постановил рассматривать дело в Москве.
Почему для нас это принципиально? Во-первых, все-таки большая часть мелких агроюристов не будут тратиться на поездки в Москву. Во-вторых, говоря откровенно, московский суд более тщательно рассматривает эти дела. В Ставрополе аграрий, да еще и местный, по определению прав. Я искренне понимаю судей: они не могут вникать во все страховые нюансы и рассматривают дело с формально-правовой точки зрения. Поэтому это решение было для нас важно — теперь мы надеемся, что суды Южного и Северо-Кавказского округов будут следовать этим решениям.
— Как вы оцениваете спрос на страхование со стороны сельхозпроизводителей?
— Спрос на реальное агрострахование, к сожалению, не такой, которого мы бы хотели. Мы неоднократно слышали от представителей аграрных союзов: то, что вы предлагаете как страхование, нам неинтересно. Я их понимаю. Тогда, при схемах, им действительно было хорошо: они подписывали небольшой пакет документов, так называемые страховщики получали субсидию, которую потом делили на троих — чиновник, страховщик, товаропроизводитель, — и разбегались. Сельхозпроизводителю, как всегда, меньше доставалось, но он получал «живые» деньги. А сейчас ему вместо этого предлагают некую ответственность на случай, если у него что-то произойдет. Поэтому спрос на реальное агрострахование нужно формировать. И прежде всего это дело государства.
Один из инструментов, который есть в мировой практике, — методы, не побоюсь этого слова, косвенного принуждения.
— Вы предлагаете сделать агрострахование обязательным?
— Мы как раз не считаем, что это выход. По этому пути пошел Казахстан, и у них в течение пяти лет обязательное агрострахование превратилось в фикцию и развалилось. Нет, нужно принуждать косвенно, стимулировать аграриев к страхованию. Можно привязать страхование к другим видам субсидий, которые аграрии получают. Например, к субсидиям погектарной поддержки. Другого выхода для резкого роста спроса со стороны аграриев нет и не будет.
Есть еще такой момент. Аграрий, даже если он хочет застраховаться, выжидает, как складываются погодные условия в этом году. И если видит, что в целом у него урожай будет нормальным и прогноз благоприятный, то, естественно, он страховаться не будет. Но как только он узнает, что придет засуха, влажность почвы минимальная, он бежит в страховую компанию. Страховая компания, естественно, говорит: ребята, у вас засуха почти наступила. Это все равно что страховать падающий в пропасть автомобиль. Нивелировать такие факторы, которые снижают спрос, — это задача в том числе государства. Это первое. Второй момент — надо максимально упрощать наши страховые продукты. Потому что агрострахование — это один из самых сложных видов даже с точки зрения профессионального страховщика, а уж тем более это сложно для восприятия агрария.
Еще проблема — требования банков и страховых компаний по страхованию с господдержкой сейчас различаются. Чтобы застраховать залог по кредиту в банке, нужен один полис. А чтобы получить субсидию на страхование — уже другой. Крупные банки, например РСХБ и Сбербанк, нашли решения, делают некий совместный продукт. Но он все равно неудобен для агрария. Потому что банки требуют застраховать еще несколько видов рисков, которых нет в законе об агростраховании с господдержкой. Но им неинтересен ряд рисков, которые есть в нашем законе. Нам нужно реализовать это сочетание в одном продукте.
— На 2016 год было выделено 4,9 миллиарда рублей госсубсидий на страхование урожая и 500 миллионов на страхование животных. Этого хватает?
— Конечно, на такую территорию, как в России, объем субсидий мизерный. В долларовом эквиваленте в России на субсидирование агрострахования выделяется приблизительно столько же, сколько в Турции. Естественно, объем субсидий не соответствует масштабу АПК.
С другой стороны, есть такой фактор, как невостребованность. На протяжении каждого года ряд регионов возвращают неиспользованные субсидии. Потому что для освоения субсидий местным властям нужно провести определенную работу с аграриями, с документами. Некоторые просто не хотят этого делать и возвращают эти субсидии как неиспользованные. Кроме того, до 2015 года это был один из приемов региональных АПК. Они возвращали субсидии на страхование, объясняя это тем, что ни одной заявки нет, и просили перераспределить их на кредитование. Вот, например, один из крупных аграрных регионов усиленно не хочет страховать животных. В течение трех лет постоянно возвращает все субсидии на животноводство. Теоретически такое может быть, чтобы в аграрном регионе не было ни одного желающего застраховать сельхозживотных? Конечно, нет. Понять логику эту мы до сих пор не смогли. В 2015 году такое перераспределение было запрещено.
Так что здесь парадоксальная ситуация: хотя субсидий не хватает, не все они осваиваются, и поэтому тяжело объяснить властям, что надо их увеличивать.
— Какой процент посевных площадей сейчас застрахован в России? И какой показатель в мире считается нормальным?
— По результатам 2012—2014 годов, до резкого спада в 2015 году, было застраховано в районе 18% от посевных площадей. В 2015 году — около 11%, и этот показатель поставлен целевым на 2016 год. Но мы считаем, что можно его превзойти. Правда, здесь есть небольшое лукавство. Система субсидирования аграриев — не только по страхованию, а в целом — построена таким образом, что аграрий заинтересован показывать как можно большую площадь. Реально он обрабатывает и засеивает гораздо меньше.
Кроме того, у нас есть очень существенные колебания по регионам. В главных аграрных регионах (юг, Черноземье) охват посевных площадей составляет больше 30%. И очень резко вырос охват поголовья скота. Есть регионы, где застраховано почти 100% сельхозживотных.
В мировой практике есть разные уровни охвата посевных площадей. В Испании — 50%, в США — более 75%. Но это результат целенаправленной работы, не только потому, что аграрии сами бегут страховаться. Но, с другой стороны, там, чтобы получить субсидии на страхование, ты должен соответствовать ряду критериев: иметь определенный опыт, быть участником иных программ субсидирования и, главное, соблюдать агротехнические требования. Но в Америке на это ушло 20 лет, а в Испании — 38 лет.
— С начала года агростраховщики начали использовать космический мониторинг застрахованных полей. Для чего это нужно?
— Главное в космическом мониторинге — это объективизация. А то страховщик может говорить: не было засухи, а аграрий может говорить: нет, была засуха. Критерии по засухе различаются по разным регионам, нет единого норматива. И космический мониторинг — инструмент для того, чтобы между оценивающими сторонами договора получить некую объективную картину. Кроме того, такой мониторинг не только дает возможность фиксировать текущее состояние, но и показывает, когда пошли всходы, какие были погодные условия, повлияли они на урожайность или нет.
— Это из космоса видно?
— Из космоса теперь видно все. Плюс это инструмент для страховщика оценить состояние объекта, когда он берет его на страхование, отслеживать из Москвы, что там происходит, и уже ориентировать экспертов на месте: где им провести осмотр, на что обратить внимание. Причем это важно не только для страховщика, но и для агрария — он тоже заинтересован в объективности оценки.
Беседовала Елена ПЕТЕШОВА,
