Юрий Сапрыкин о неотделимости эпохи от себя
20 сентября в «Музеоне» пройдет фестиваль «Остров 90-х» — организованная порталом Colta.ru попытка вспомнить все лучшее, что было в культуре 90-х. Концерт группы «Аукцыон», поэтические чтения, кино, цирк и блошиный рынок, а также — довольно внушительная лекционная программа. Один из ее участников Юрий Сапрыкин рассказал о том, что до сих пор тревожит его в этом десятилетии
90-е — десятилетие, которое превратилось в миф, не успев закончиться: это время давно уж известно какое — лихое, кровавое, лютое. Братва стреляла друг в друга, заводы стояли, народ вымирал, либералы ураганили (правда, тогда их еще называли демократами). Колесо ностальгии движется неумолимо, и дети 90-х, приближаясь к тридцатилетию, перекрашивают этот свинцовый нарратив в более теплые тона: 90-е теперь — это не только киллеры и отморозки, это напиток Zuko, жвачка Love Is... и приставка Dendy, похожий на доброго папу телеведущий Супонев с программой "Зов джунглей", песня "Крошка моя" и колонка про секс в журнале "Молоток". В своем мрачно-катастрофическом варианте этот миф помогает властям собирать проценты рейтинга — хоть ядерную бомбу над Москвой взрывайте, лишь бы не вернулись проклятые 90-е; в наивно-радужном изводе он просто неплохо монетизируется: на деньги, вырученные от продажи ностальгических коробочек с товарами из 90-х, в соответствующую эпоху можно было бы купить небольшой алюминиевый комбинат.
И все же за этими детскими воспоминаниями и не менее детскими страшилками прячется какая-то тревога — то ли невыученный урок, то ли незалеченная рана. Вроде все шло по плану — демократизация, рыночные реформы, да-да-нет-да, голосуй сердцем,— а заехало куда-то не туда. Да и в процессе так трясло, что вспомнить страшно — как шутят в фейсбуке, в настоящем наборе "Назад в 90-е" вместо пакетика Zuko должна быть пачка ваучеров и пуля в подъезде. И вроде жизнь ушла вперед, далеко и непоправимо, но что-то в этом времени по-прежнему саднит, как будто окно возможностей, открывшееся в 90-е, неплотно захлопнулось, и из него тянет сквозняком.
Тот, кто в 15 лет зависал в клубе «Птюч», вряд ли поймет того, кто сидел по полгода без зарплаты на убыточной шахте
С каким чувством вспоминать 90-е — вопрос еще и склада характера: случившийся на старте десятилетия праздник непослушания — счастье для тех, кто вечно юн, и нож по сердцу, если дорог тебе покой. Когда из-под ног внезапно уходит земля, для человека богемного это скорее приятное ощущение: мир для него хоть на миг, но иной, для человека предприимчивого это возможность быстро замутить в образовавшемся вакууме новый проект, но для человека, привыкшего к твердой иерархии верха и низа, это — катастрофа. В общем, тот, кто в 15 лет зависал в клубе "Птюч", вряд ли поймет того, кто сидел по полгода без зарплаты на убыточной шахте. Одно из открытий 90-х как раз и состояло в том, что никакой "единой общности", скрепленной общей историей и идеологией, уже не существует: при первый же возможности советское общество рассыпалось на тысячу мелких частей — по национальному, имущественному, любому другому признаку; несходство интересов доходило до крайности и доводило до танковых залпов в центре Москвы. Оказалось, что теперь каждый сам за себя — и степень личного успеха во многом зависит от того, насколько ты можешь не замечать чужих неприятностей, ампутировать сострадание: через много лет обеспеченный класс откроет для себя благотворительность, но пока что жить гораздо проще, если не замечать мерзнущих на улице детей или бабушек, пытающихся сбыть с рук батон колбасы,— если бы в 90-е существовал фейсбук, таких фотографий бы там не расшаривали. Вообще, было много вещей, через которые приходилось проскальзывать, стараясь не придавать им особой важности: коррупция, "понятия", милицейский произвол, блатной сленг, общая апатия, неспособность к самоорганизации, невозможность ни о чем договориться; тогда казалось, что это все болезни роста, побочный эффект, что таким образом общество "по капле выдавливает из себя совка" — со временем же выяснилось, что это и есть самая сущностная суть, которая переживет любые реформы. И может быть, непроходящая боль от 90-х и вызвана как раз не "снижением уровня жизни" или "уничтожением оборонного потенциала" — а тем, что в отсутствие почвы под ногами практически каждому пришлось опуститься на несколько ступенек если не по социальной, то по этической лестнице, сделать или пережить нечто такое, что десятилетием раньше казалось абсолютно непредставимым — и непонятно, кого в этом обвинять, эпоху или себя.
Наверное, на этом месте можно было бы перечеркнуть весь предшествующий текст и написать еще несколько таких же — как, несмотря ни на что, удалось за это время построить новую экономику, как попутно был разрушен русский парламентаризм, какая энергия кипела в независимых СМИ, каким ужасом обернулась чеченская кампания. В этом десятилетии слишком много всего намешано, и то, под каким углом ты на него смотришь, зависит не только от того, остался ли ты по его итогам в выигрыше или стал его жертвой, но элементарно от того, какой частью себя ты его вспоминаешь. Я вот нагородил только что целую конструкцию о падении и стыде, а теперь думаю — какое же головокружительное это было время: когда вся страна недоумевала, кто убил Лору Палмер, когда ежедневная газета могла поставить на полосу подборку новых стихов (заметим, стотысячным тиражом), когда были еще живы Курехин и Летов и Балабанов искал натуру для первого "Брата". Пересмотрите, например, фильм Никиты Тягунова "Нога", или откройте на YouTube концерт молодой еще "Инструкции по выживанию", или найдите какой-нибудь старый коммерсантовский текст Тимофеевского — и вы почувствуете этот поток, что сквозит откуда-то из "просвета бытия", этот ветер, каким он мог быть только в лихие, святые 90-е — зябкий, саднящий, манящий.
