13 мая 1986 года произошло то, что потом назвали репетицией перестройки, осуществленной в отдельно взятой индустрии. Пятый съезд Союза кинематографистов СССР, отношение к которому было и остается неоднозначным, сменил руководство союза, фактически покончил с партийной цензурой в кино, снял с "полки" десятки фильмов и объявил переход проката на рыночные рельсы. К 30-летней годовщине революционного съезда Андрей Плахов, возглавлявший тогда секцию кинокритики, реконструировал весь ход событий, а Мария Бессмертная собрала воспоминания других его участников.
Приход в 1985-м к власти Михаила Горбачева породил некоторые надежды, но жизнь не спешила меняться — в том числе киношная. На студиях, в Союзе кинематографистов по-прежнему всем заправляли назначенные отделом ЦК КПСС "генералы" и "комиссары", чиновники и редакторы из Госкино строго блюли принципы идеологической цензуры. Правда, стали появляться критические публикации о состоянии дел в кино — режиссера Владимира Мотыля, журналиста Юрия Гейко. Статья последнего называлась "Зачем пришла к нам Анжелика?": автор критиковал прокатную политику страны за то, что в репертуар кинотеатров попадают чисто развлекательные зарубежные ленты. Сегодня такая постановка вопроса кажется глупостью, но тогда эти рассуждения попадали в совсем другой контекст. Пресса начала задаваться вопросом о том, почему не пользуются зрительским успехом статусные советские фильмы: идеологически правильные, они оказывались коммерчески провальными, на них сгоняли солдат или школьников, а в отчетных цифрах посещаемости практиковались приписки. Но скрывать правду было все труднее. Особенно красноречивым оказался пример "Красных колоколов" Сергея Бондарчука — снятая в Мексике с участием западных звезд, эта революционная эпопея была встречена полным зрительским равнодушием.
В некоторых публикациях даже была затронута табуированная тема: выяснилось, что лучшие режиссеры, такие как Глеб Панфилов или Алексей Герман, сталкиваются с огромными препятствиями в реализации своих замыслов, а их готовые фильмы подвергаются жестокой редактуре или ложатся на полку. Что такое цензура, узнали на своей шкуре главные таланты советского кино — Андрей Тарковский и Марлен Хуциев, Григорий Чухрай и Ролан Быков, Вадим Абдрашитов и Андрей Смирнов, Лариса Шепитько и Элем Климов... Все, за исключением "генералов" идеологического фронта. Еще хуже обстояло дело в национальных республиках: на Украине травили Киру Муратову и авторов "поэтической школы", в Казахстане — Булата Мансурова, убийственное партийное постановление вышло по литовскому кино. Александр Аскольдов был выброшен из кинематографа после легшего на полку фильма "Комиссар". Все работы молодого перспективного режиссера Александра Сокурова оставались под запретом. Тарковский и Отар Иоселиани, покинув родину, уже не первый год снимали за границей. Даже в Грузии, где обстановка была наиболее благоприятной, сил мецената Эдуарда Шеварднадзе не хватало на то, чтобы легализовать "Покаяние" Тенгиза Абуладзе.
На этом фоне в середине мая 1986 года и произошел Пятый съезд кинематографистов, который энтузиасты перестройки назвали историческим, а ее противники — "истерическим". И поныне в оценке обществом этого события нет консенсуса, а из передач государственных телеканалов можно узнать, что Пятый съезд был подрывом национальной безопасности и подверг ужасным репрессиям великих режиссеров советского кино. Что это был антироссийский заговор прозападных либералов — в уменьшенном масштабе аналог развала СССР, который Пятый съезд фактически подготовил и спровоцировал. Самое интересное, что говорят это чаще всего те, кто сами больше всех нажились на возможностях дикого капитализма.
Бунт на корабле начался с критиков — самой радикальной и потенциально диссидентской фракции
Еще хуже, чем вранье, дефицит информации. В "Википедии" и главных поисковых системах рунета про Пятый съезд почти ничего не сыщешь; взамен пытливым умам предлагают пятые съезды КПСС и орнитологов. Слишком многим оказалось выгодно вычеркнуть из истории, стереть яркое знаковое событие перестройки. Оно стало одним из первых и привело к неизбежному: советская идеология и киноиндустрия не могли после этого остаться прежними. И еще — это была последняя модернистская акция перед тотальным нашествием на Россию постмодернизма.
Революционному съезду предшествовали бунтарские перевыборные собрания профессиональных секций Союза кинематографистов (тогда они еще не именовались гильдиями). В некоторых секциях выбрали новых председателей — причем вовсе не тех, кто был рекомендован и одобрен свыше (так и я, совсем еще молодой человек, неожиданно для себя самого возглавил секцию кинокритики). Но, главное, делегатами на большой съезд — а ведь именно они, делегаты, решали дальнейшую судьбу союза — выбрали совсем не тех, кого полагалось.
Бунт на корабле начался как раз с критиков — самой радикальной и потенциально диссидентской фракции. На собрание заявился партийный куратор и зачитал список рекомендованных делегатов: их было ровно столько, сколько требовалось избрать по отведенной критикам квоте. Раньше в таких случаях голосовали списком. Но тут встал скромный киновед Виктор Божович — и, глядя на куратора невинными глазами, предложил расширить список, внести в него еще одну кандидатуру. Помню, он предложил человека умеренного, совсем не опасного. Но партийцы застыли: они прекрасно знали, чем пахнет такая инициатива. Начали вставать другие участники собрания и предлагать все новых кандидатов. А это значило, что будет запущен механизм тайного голосования с неравным количеством мест и кандидатов — самый страшный сон партийного функционера.
Нетрудно догадаться: критики выбрали совсем не тех делегатов, кого требовалось для "успешного проведения съезда". Забаллотировали Баскакова, Караганова и других секретарей союза. А потом началась цепная реакция, она дошла до того, что в секции режиссуры "прокатили" главных кинобоссов - Бондарчука, Ростоцкого, Матвеева и, если не подводит память, самого Льва Кулиджанова, главу союза по кличке Спящий Лев. Все они, неизбранные, присутствовали на съезде в качестве подотчетных членов правления и секретариата, даже привычно восседали в президиуме, но права голосовать уже не имели.
Съезд проходил в Кремле. Атмосфера была сюрреалистической: фронда в самом сердце коммунистической цитадели. В отчетном докладе Кулиджанов перепутал Литву с Латвией, а ведь это было время, когда назревал взрыв национального самосознания: зал отреагировал хохотом и шквалом негодования. Охрана Кремлевского дворца никогда раньше не становилась свидетельницей такого непосредственного поведения. Перевозбужденный зал устраивал овации радикальным ораторам (Ролан Быков, Владимир Меньшов, Анатолий Гребнев, Евгений Григорьев, Виктор Дашук) и захлопывал тех, кто пытался защитить старые устои: среди них оказался и Никита Михалков, назвавший выпады против Бондарчука "ребячеством". Венгерский режиссер Ласло Лугоши сказал потом, что дежурные выступления делегатов "братских киносоюзов" из соцстран, прерывавшие драматический саспенс съезда, напоминали телефонные звонки во время полового акта. Мне тоже довелось выйти на трибуну съезда, среди прочих тем я подверг критике профессионально беспомощную картину Николая Бурляева "Лермонтов", которую показали делегатам как образец достижений советского кино. Казалось бы, локальный вопрос, но Сергей Бондарчук (тогдашний тесть Бурляева) воспринял это как посягательство на свой клан: легенда гласит, что ему пришлось вызывать неотложку.
Деятели перестройки взялись соединить несоединимое: провозгласили рыночную реформу в киноиндустрии, пытаясь в то же время возродить мечту революционного авангарда об идеальном искусстве и идеальном зрителе
Потом началось голосование, оно длилось почти всю ночь. Вернее сказать, объявления его сенсационных итогов пришлось ждать до утра. Разумеется, список нового правления, предложенный партгруппой, тут же был открыт — и в результате практически никто из старого состава избран не был. Члены счетной комиссии, пряча ужас в глазах, бегали к начальству, все они искали способа скрыть страшную правду. Но это было невозможно, и вскоре информация поступила в ЦК КПСС. Подавлять бунт на корабле было слишком поздно, и вместо проваленного "плана А" был запущен "план Б". ЦК сделал ставку на Элема Климова как нового руководителя союза — все же коммунист и из проверенной партийной семьи. Это было ошибкой: Климов ни за что не дал бы кукловодить им по старинке. И рядовые участники съезда, зная его бойцовский характер, совершенно искренне отдали ему свои голоса.
В ожидании результатов голосования делегаты разбрелись по территории Кремля, пили водку, откуда-то взявшуюся в разгар сухого закона, мимо фланировал туда-сюда солдат с соколом на плече. Все чувствовали, что стали участниками исторического события. На следующее утро те, кому удалось поспать, проснулись в другой стране.
Если у кого и была истерика, то не у "хулиганов", сгонявших со сцены неугодных ораторов, а у партийных бонз и киношных номенклатурщиков, которые пытались представить дело так, как будто их лишили права на профессиональную работу, репрессировали и чуть ли не сослали на рудники. На самом деле они лишились всего лишь секретарских кресел и пайков, а сами продолжали работать на студиях, снимать фильмы, участвовать в фестивалях. Но травма им была нанесена серьезная — только не радикалами и хулиганами, а необратимым ходом истории.
Пафос майской кинематографической революции был чисто романтическим. Деятели перестройки взялись соединить несоединимое: провозгласили рыночную реформу в киноиндустрии, пытаясь в то же время возродить мечту революционного авангарда об идеальном искусстве и идеальном зрителе. Для них стало полной неожиданностью, что вскоре публика потребовала грубых зрелищ, а кинематографисты стали снимать ей на потребу. Выступив в роли народных мстителей против господства партократии, они поставили заслон официозному кино, искренне полагая, что свободное место в сознании миллионов займут Бергман и Тарковский. Чего, естественно, не произошло. Однако революция открыла шлюзы: хлынувшие потоки смыли цензуру и открыли мировому кино доступ на советские экраны.
Даже сегодня, когда история во многом воспроизводит себя, когда возрождаются цензура и система идеологического госзаказа, энергия Пятого съезда продолжает работать, а инерция его прогрессивного движения по-прежнему ощущается. И есть надежда, что мы не окажемся там, где некогда были, что не возникнет новая "полка", а молодое поколение кинематографистов, сформировавшееся уже в условиях свободного рынка, не столкнется с испытаниями, отравившими творческую жизнь их старших товарищей.
Мы были умны и мы были правы, когда говорили о прошлом. Но мы были удручающе непрозорливы и недальновидны, когда заходила речь о будущем.
Союз кинематографистов выполнял функции надзора, но даже в самые тяжкие годы застоя и реакции он старался вести себя прилично, не так разнузданно, как Союз писателей, исключавший Пастернака. Но наша среда более живая и более, так сказать, общественная. Следствием был тот взрыв, тот порыв к свободе и демократии, которым стал Пятый съезд кинематографистов в мае 1986 года.
Жизнь творческих союзов надо было менять, и кто-то должен был начать. Не у кинематографистов, так где-то в другом месте все бы началось.
Отвратительный внутренний цензор умер во мне прямо во время этого съезда.
К сожалению, когда в искусстве какая-то группа художников очень высоко взлетает, а жизнь уходит вперед, то вот этот взлет оказывается остановкой. И взлетевшие выше оказываются в провинции. А жизнь далеко ушла вперед — и уже другие столицы, другие герои. Наш съезд признал, что союз кинематографистов остался где-то или позади, или в стороне от жизни. И это наш съезд решительно меняет.
Беда не в том, что "Европейская история" или, скажем, "Победа" далеко не так хороши, как о них писалось. Беда в том, что их выдают за образцы.
Казалось, что вот-вот, только свергнем ненавистную власть чиновников и их холуев, начнется великий расцвет кино. Но это и была прекрасная эпоха советского кино. Это, разумеется, взгляд из времени сегодняшнего — тогда мы так не думали. Тогда мы думали: застой, цензура, полка, вечная необходимость сопротивления, борьба... А теперь вглядитесь просто в годичные списки картин, и вы поймете, какие плоды порождало это сопротивление.
Слишком задел Никита Михалков своей репликой о ребячестве, которое проявили по отношению к Бондарчуку. Как-то быстро ты повзрослел, Никита Сергеевич. Со стороны секции художественного кино никакого ребячества не было.
Неизбрание делегатом съезда советских кинематографистов того, кто сделал "Судьбу человека", "Войну и мир", "Они сражались за Родину" и уже только этими фильмами вошел в историю отечественной культуры, есть ребячество, дискредитирующее все искренние, благие порывы.
Атмосфера напряжения (а то и вражды) нагнеталась некоторыми кинематографистами и критиками, иногда тайно, иногда открыто, но последовательно и упорно стремились они противопоставить поколения в нашем кино. И в известной мере преуспели в этом. Недостойное занятие, ибо есть один критерий, по которому мы вправе судить художника,— фильм.
Я хотел бы сказать вам, что не надо видеть в молодежи врага. Мы учились на ваших фильмах, и мы любим ваши фильмы. Лучшие из ваших фильмов — ваши, Алова и Наумова, и фильмы Бондарчука и Чухрая, и фильмы Данелии и Хуциева — мы знаем, любим и высоко их ценим. Но сегодня, сейчас, положа руку на сердце, можете ли вы сказать себе, что вы сделали для нашей молодежи, для нашего поколения столько же, сколько сделали для вас, для вашего поколения Ромм, Пырьев и Райзман?
Сегодня я попал под поезд.
То, что произошло на V съезде, было закономерно, естественно и необходимо. Но новая "модель кинематографа" — это уже конкретное действие, в котором дал о себе знать наш дилетантизм... Я не принимал участия в создании "модели", но ее пафос тогда разделял... Элем на меня обиделся, но я ему сказал, что не кино существует для Союза, а Союз для кино. И посоветовал ему заняться кино — вернуться в режиссуру. Он не послушал.
Придя в Союз, Климов надеялся, что это и станет частью реализации его созидательного потенциала. Он надеялся, что будет руководить Союзом, во-первых, строго коллегиально, а во-вторых — по модели работы в съемочной группе. Он был общественником романтического склада.
Мне плакать хотелось, когда начали разваливать хорошо налаженную структуру, полностью готовую к рынку. То, что толку от перестройки в кино не будет никакого, стало ясно на V съезде кинематографистов. Когда выступил Эльдар Шенгелая и сказал, что вот теперь наконец мы получили свободу и сделаем грузинский кинематограф самоокупаемым. Грузинские фильмы принципиально не могут быть самоокупаемыми. Я очень люблю грузинское кино. Оно тонкое, умное, интеллигентное. Но на него никогда не придет столько же зрителей, сколько на "Калину красную". Самый посредственный индийский фильм собирал больше, чем самый талантливый грузинский. Все дружно зааплодировали Эльдару, и я понял, что это начало конца.
Принципиальная ошибка будет содержаться в расхожем утверждении, будто именно Пятый съезд, прочертив новый вектор и указав новый путь, одновременно расставит на этом пути все те грабли, на которые наше кино последовательно станет наступать, продвигаясь вперед и ниже. Популярность этот тезис приобретет вследствие бессознательной аберрации памяти у одних и сознательной фальсификации, производимой другими, тем съездом уязвленными и даже униженными. Зато впоследствии они сумеют воспользоваться возможностью напрямую увязать разрушительную энергию и негативистский пафос трехдневной революции с развалом советской системы кинопроизводства и кинопроката и со всеми будущими бедами отечественного кино. Итоговое постановление Пятого съезда не содержит ни одного слова, которое можно было бы интерпретировать как мину скорого действия, подложенную под фундамент прочного здания нашей кинематографии и взорвавшуюся в числе других на рубеже десятилетий.
V съезд кинематографистов свое дело сделал: осудил административно-командный способ кинопроизводства, привел к руководству кинематографом реформистскую команду во главе с Элемом Климовым и подал стране пример гражданского общественного поведения. Цензура была упразднена, студии получили самостоятельность, запрещенные фильмы сняты с "полки", а на экранах появились фильмы на такие темы, о которых раньше и подумать было страшно. Другое дело, что многое строилось в романтическом расчете на долгую и счастливую жизнь при обновленном социализме. Романтиком был и Элем Климов, что дорого ему обошлось — напряженнейшая работа и тесное соприкосновение с далекими от идеализма собратьями привели к тому, что через два года он почувствовал психологическое отравление и ушел со своего поста, оборвав свой руководящий и, увы, творческий путь.
