писал о том, что в этой стране чрезвычайно высока доля молодых людей до 35 лет, кто никогда не работал и живет за счет родителей и дедушек с бабушками. В социальных сетях разразились баталии: между теми, кто оправдывает отказ переезжать (дескать, зарплаты молодого специалиста может не хватить на аренду квартиры и достойную жизнь — по крайней мере, на том уровне, что ее обеспечивают родители в своем доме), и теми, кто считает, что достойная жизнь — это жизнь за свой счет, пусть и в стесненных условиях, естественных для начала взрослого пути. Политики приняли эту новость как очередной повод обсудить экономический кризис в стране и пути выхода из него.Высокий уровень трудовой миграции принято рассматривать как показатель экономического благополучия и развития страны. На самом деле это не совсем так. Некорректно сравнивать «голые» цифры молодежной «оседлости» в Италии и Нидерландах. Ведь в Голландии может и не быть самой необходимости куда-либо ездить — работу можно найти и под боком.
Для трудовой мобильности важна степень пространственного неравенства страны, обращает внимание ведущий научный сотрудник Института социального анализа и прогнозирования РАНХиГС Никита Мкртчян. Чем выше это расслоение (между центрами и периферией, между богатыми регионами и бедными), тем больше стимулов для трудовой миграции. И тем болезненнее для экономики отсутствие этой самой мобильности. Что мы, собственно, и видим в Италии, где на юге страны молодежная безработица только-только начала опускаться от значения в 50%.
Проблема трудовой мобильности актуальна и для России. Одновременно со статистикой Eurostat появилось сообщение Минтруда РФ о неудаче госпрограммы по стимулированию трудовой миграции в регионы, где наблюдается дефицит рабочей силы. Государство попыталось стимулировать россиян переезжать туда, куда ему, государству, надо. Но получается пока не очень. За три года существования госпрограммы ею воспользовались лишь несколько сот человек, отчитался первый замминистра труда и социальной защиты РФ Алексей Вовченко.
Не всё так плохо, как кажется
В условиях наступившего демографического кризиса в России рынок труда начинает все больше давить на экономику. Экономисты и политики нередко видят в низкой мобильности россиян барьер для экономического роста. Дефицит рабочей силы ведет к перегреву зарплат при неизменно низкой производительности труда. Однако перегрев зарплат возможен там, где есть хоть какая-то рабочая сила, например в крупных городах. При этом есть целые регионы и отрасли, которые постоянно испытывают кадровый голод. Насколько описанная ситуация соответствует действительности? Какова вина низкой мобильности в низком росте экономики и можно ли ее раскачать государственными мерами?
Согласно официальным данным, внутристрановых мигрантов в России свыше 4 млн человек. Однако эти расчеты не учитывают временную трудовую миграцию, чей размер составляет еще до 3—4 млн человек
Мобильность населения в России сопоставима с показателями Южной и Восточной Европы, говорит Никита Мкртчян. Она не высокая, но выше, чем показывает официальная статистика, которая на самом деле вообще очень плохо отслеживает это явление. Тем не менее, согласно официальным данным, внутристрановых мигрантов в России свыше 4 млн человек. Однако эти расчеты не учитывают временную трудовую миграцию, чей размер составляет еще до 3—4 млн человек, отмечает Мкртчян.
В январе РАНХиГС опубликовала исследование, которое показывает, что доля мигрантов, приехавших в Москву, Санкт-Петербург, а также в Московскую и Ленинградскую области в течение предыдущих пяти лет, превышает данные официальной статистики. Согласно исследованию, каждый десятый квалифицированный работник в столичных регионах — недавний мигрант, то есть переехал в последние пять лет, преимущественно из российских регионов. Причем, что важно, основной канал притока высококвалифицированных кадров в обе столицы — именно работа, а не учеба. То есть Москва и Санкт-Петербург получают уже готовых специалистов, хотя и поток абитуриентов из регионов остается высоким.
И все же уровень мобильности россиян ниже необходимого для экономики. Эксперты соглашаются с тем, что это является пусть не главным, но все-таки барьером. «Это, конечно, несопоставимо по своему негативному влиянию с такими факторами, как неопределенность экономической ситуации, высокая налоговая нагрузка, недостаточный спрос и тому подобное, — перечисляет директор Института стратегического анализа компании «ФБК» Игорь Николаев. — Но свое негативное влияние низкая трудовая мобильность все-таки оказывает. Хотя бы потому, что в том числе из-за нее существует проблема недостаточной квалификации рабочей силы».
На Камчатку и Сахалин ехать не хотим
Но если в Москве, Санкт-Петербурге и прилегающих областях ситуация с миграцией рабочей силы кажется относительно благополучной, то на периферии нашей родины она куда более печальная. Зачастую там наблюдается ощутимый дефицит рабочей силы. Например, год назад департамент труда и соцразвития Приморья приводил такие данные: на 13,6 тыс. официальных работников приходилось 34,8 тыс. вакансий.
Три года назад правительство России запустило программу по стимулированию трудовой мобильности. Новые кадры должны были привлекаться в 16 регионов, наибольшая концентрация таких регионов приходилась на Дальневосточный федеральный округ: семь регионов из девяти, исключая Якутию и Еврейскую автономную область. На подрастающее поколение надежды мало: 30—40% студентов дальневосточных вузов, наоборот, заявляли о своем желании уехать из региона после окончания учебы.
За весь 2017 год по этой программе переехало на весь Дальний Восток всего лишь 380 человек
Программа просуществовала три года, и в конце марта Минтруд признал ее неэффективность. За весь 2017 год по этой программе переехало на весь Дальний Восток всего лишь 380 человек. И это самый большой показатель за три года. Так, на Камчатку в прошлом году переехали 84 человека, в Сахалинскую область — 16 человек и т. д. Масштабы немного не соответствуют уровню государственной программы, не правда ли?
В Минтруде называют три причины неудачи. Во-первых, сами потенциальные работодатели не заинтересованы в привлечении дополнительных трудовых ресурсов. Вообще-то, на этом можно было бы и закончить, но в Минтруде нашли еще две причины. Вторая — то, что из программы были исключены работодатели, которые одновременно с привлечением штата осуществляют его сокращение, а третья — сложный механизм реализации региональных программ, в том числе получения работодателем финансовой поддержки.
Как «согнать» народ с насиженных мест
Теперь Минтруд пытается нащупать другие стимулы, но, судя по их описанию, и они вряд ли принесут результат. Тем не менее новый законопроект был предложен Госдуме, и она приняла его в первом чтении. Но насколько вообще государство должно создавать подобного рода программы? Может ли в них быть толк?
Никита Мкртчян считает, что специальные программы повышения трудовой мобильности вообще не нужны. «Если в регионе или городе создается много хороших рабочих мест и не хватает специалистов определенной квалификации, работодатель изыщет возможности привлечь людей — на постоянной или, как чаще всего бывает и как часто эффективнее, на временной основе, — говорит эксперт. — Действующие программы все равно не могут повысить мобильность ни в общестрановом, ни в региональном масштабе. Они рассчитаны на оказание содействия нескольким тысячам людей, а без содействия государства ежегодно перемещаются миллионы».
1 162 человека — столько людей переехало в ходе трехлетней госпрограммы, приводит цифры Алексей Вовченко из Минтруда. Так что даже не о тысячах идет речь. Почему инициатива государства не вызвала интереса у россиян? Игорь Николаев приводит следующие причины:
— очень ограниченное число мест, которые по-настоящему привлекательны для переезда (обе столицы плюс несколько городов-миллионников);
— невысокий уровень жизни, делающий любой переезд слишком обременительным для семейного бюджета (даже при наличии компенсаций);
— менталитет людей, считающих, что арендное жилье — это временное решение проблемы, и не готовых, как многие на Западе, снимать жилье в течение всей жизни;
— «социальность» трудового законодательства: уволить работника работодателю не так просто;
— неустойчивая экономическая ситуация. Когда неизвестно, что будет с экономикой, сложно решиться на радикальные перемены;
— неразвитое транспортное сообщение: практически исчезнувшая региональная авиация. Слаборазвитое пригородное и городское транспортное сообщение в большинстве регионов;
— неразвитость системы помощи людям старшего поколения, из-за чего люди остаются поближе к пожилым родителям;
— институт прописки, как бы ее сейчас ни называли.
Многие эксперты особо выделяют проблемы с жильем как главный сдерживающий фактор мобильности внутри страны. Дескать, жилье дорогое, а снимать мешает менталитет, о чем упоминает Николаев. Впрочем, это не сдерживает миграцию как таковую, а лишь ее трансформирует, уверен Мкртчян. «В миграцию чаще всего вовлекается один из членов домохозяйства, он ездит на работу вахтовым методом, — объясняет эксперт. — Одиночка, чаще всего отец семейства, не так требователен к жилью. Поэтому он либо проживает в общежитии, которое предоставляет работодатель, либо арендует жилье в складчину с друзьями или земляками. Такие мигранты 70—80% зарабатываемых средств привозят домой, где проживают их семьи, и это важный канал денежных средств, которые перетекают из богатых регионов и муниципальных образований в бедные. По нашей оценке, размер таких трансфертов сопоставим с тем, что пересылают своим семьям трудовые мигранты из стран СНГ».
Если человек находит высокооплачиваемую работу в крупном городе, то чаще всего это дает ему возможность перевезти всю семью: арендовать квартиру или приобрести ее в ипотеку.
Безусловно, среди перечисленных выше факторов есть и те, решение которых могло бы взять на себя государство. Это факторы, которые не направлены напрямую на стимулирование внутристрановой миграции. Скорее, они направлены на развитие страны в целом. Но это развитие одновременно снимало бы барьеры для миграции и способствовало бы свободному потоку рабочей силы куда более эффективно, чем специальные госпрограммы.
Например, развитие транспортной доступности. Во многих зарубежных странах широко распространено такое явление, как маятниковая миграция, когда человек ежедневно ездит на работу в другой город. Безусловно, большую роль играют размеры страны. Но и транспортная инфраструктура тоже. «РЖД могли бы стать локомотивом — если суметь передвигаться за час из Ярославля во Владимир или из Тулы в Москву, а из Владивостока до Москвы за два дня, то многое постепенно, но сильно изменится к лучшему», — считает первый вице-президент «Опоры России» Павел Сигал.
Лучше ближний Запад, чем Дальний Восток
Но пока идут споры о том, как побудить россиян переезжать не в две столицы, а на Дальний Восток, многие из наших сограждан, готовых к перемене мест, делают свой выбор в пользу заграницы. Причем, что самое обидное для России, такой выбор делает наиболее ценный, если можно так сказать, человеческий капитал: молодые и высококвалифицированные кадры.
Каждый второй аспирант готов к переезду в другую страну — таковы данные опроса РАНХиГС, опубликованные на днях. Эксперты академии опрашивали молодых людей в возрасте от 18 до 30 лет. Они пришли к выводу, что готовность к эмиграции напрямую зависит от уровня образования и места жительства: помимо научных работников, наибольшую готовность к отъезду высказали жители крупных городов — 41,2%. «Молодые люди в столицах регионов имеют больше не только образовательных, но также и информационных, организационных возможностей для планирования внешней трудовой миграции и, следовательно, чаще задумываются о ней», — подчеркнули авторы исследования. Самая низкая готовность к переезду за рубеж у специалистов среднего звена. Однако и там она составляет 28,2%. Тоже не так уж и мало.
Буквально неделей ранее представители РАН объявили о возросшей за последние три года утечке мозгов. Число эмигрировавших высококвалифицированных специалистов выросло с 20 тыс. в 2013 году до 44 тыс. в 2016-м, сообщил главный ученый секретарь президиума РАН Николай Долгушкин.
Утечка мозгов стала влиять на развитие науки в России. «С 1990 года количество исследователей в стране уменьшилось в 2,7 раза, а среднегодовое сокращение персонала, который занимается исследованием и разработками, с 2000 года составляет 1,3% в год», — приводит данные Долгушкин. Для сравнения: в ЕС и США число ученых выросло на 2—3%, а в Бразилии, Корее и Китае — на 7—10%. Среди ученых снижается доля кандидатов и докторов наук, не теряет остроты и возрастная проблема. Средний возраст научных работников все равно превышает 50 лет, а каждый третий ученый достиг пенсионного возраста.
В последние годы эмиграция из России в развитые страны составляла около 100 тыс. человек в год, из которых примерно 40% имеют высшее образование
Эмиграции высококвалифицированных кадров посвятили отдельную тему в январском мониторинге РАНХиГС. В России наблюдается тревожная тенденция: доля людей с высшим образованием среди покидающих страну выше, чем доля людей с высшим образованием в населении России. В последние годы эмиграция из России в развитые страны составляла около 100 тыс. человек в год, из которых примерно 40% имеют высшее образование. По некоторым направлениям доля эмигрантов с высшим образованием достигает 70%. Для сравнения: по данным переписи России 2010 года, среди лиц старше 15 лет доля людей с высшим образованием — 28%. По оценкам экспертов РАНХиГС, в странах ОЭСР сегодня находятся около 660 тыс. россиян с высшим образованием.
Причем если в 1990-е годы люди уезжали преимущественно по «национальным» направлениям (Германия, Израиль, США), то сейчас география стала шире: вся Европа, Австралия и другие страны. Главной причиной отъезда из России большинство эмигрантов называют ухудшение экономической ситуации в стране после 2014 года, четверть — ухудшающуюся политическую обстановку в стране. Но, что важно, «притягивающие» факторы оказываются сильнее «выталкивающих»: люди уезжают не от плохой жизни, а к хорошей.
И еще один принципиальный момент: интеллектуальная миграция из России перестала быть невозвратным потоком. Опросы мигрантов показали, что только треть точно решила никогда не возвращаться в Россию. 15% постоянно изучают рынок труда в России и готовы вернуться домой в случае интересного предложения, а самая многочисленная группа — около половины мигрантов — не закрывают для себя возможности вернуться в Россию, временно или насовсем. Но конкретные сроки такого возвращения туманны.
Заменить некем
Этих людей, уезжающих из России, совершенно некем заменить. Качество мигрантов, въезжающих в нашу страну, снижается. Если в 1990-е годы доля высококвалифицированных мигрантов иногда даже превосходила долю высококвалифицированных специалистов в населении России, а в 2000-е годы уровень квалификации мигрантов и россиян сравнялся, то сейчас доля людей с высшим образованием в миграционном потоке — 13—17%, что ниже, чем доля таких людей в среднем по России. Впрочем, даже те кадры, что есть, используются не по назначению. Около трети мигрантов с высшим образованием и почти половина со средним специальным заняты на работах, которые не требуют вообще никакой квалификации.
В принципе, проблему утечки мозгов понимают и на уровне правительства. В конце февраля вице-премьер Дмитрий Рогозин назвал эмиграцию самым слабым местом страны. Дескать, страна вкладывает деньги в подготовку талантов, но «потом, не давая возможности нашим специалистам — умным, толковым, грамотным, лучшим молодым людям России — внедрить, реализовать то, что у них есть в голове, тем самым мы открываем шлюзы, чтобы вымывать этот потенциал за рубеж».
Именно это и должно волновать наши власти. 50% аспирантов и 41% жителей больших городов, желающих уехать, — явный сигнал о том, что со страной что-то не так. Даже из Эстонии и Хорватии хотят уехать лишь 26% молодых людей — а это самый высокий показатель в Евросоюзе, свидетельствуют данные Eurostat.
