Как определить, что доходы россиян начали расти и сами граждане вновь начинают тратить, а не сберегать? Почему России нужен сильный, а не слабый рубль?
— Вышла ли Россия из кризиса? Или, как утверждают первые лица, преодолела рецессию, но о выходе из кризиса речи пока не идет?
— Россия действительно вышла из кризиса. Экономика снижалась примерно шесть или семь кварталов подряд — это была явная рецессия. Но с конца прошлого года начался рост. Мы, составляя свой бизнес-план, ожидали роста (к концу года) в два — два с небольшим процента. И пока то, что мы видим, — это именно начало экономического роста.
— Как вы его видите? Чем объясняете?
— Мы видим это как розничный банк. Мы видим изменение поведения людей: они начинают тратить и, соответственно, предъявлять платежеспособный спрос. Мы видим это за полгода-год до Росстата. Просто по поведению миллионов людей, которые являются нашими клиентами. Мы наблюдаем изменение сберегательной модели: люди меньше сберегают, начинают тратить. Траты они подкрепляют банковским кредитом: карточным, кредитом наличными, ипотекой. Рост спроса мы заметили с августа — сентября прошлого года. При этом растет не только потребление, растут и инвестиции. Единственное, что не растет, — это государственные расходы. Сейчас они будут реально поджиматься.
Мы наблюдаем изменение сберегательной модели: люди меньше сберегают, начинают тратить. Траты они подкрепляют банковским кредитом: карточным, кредитом наличными, ипотекой. Рост спроса мы заметили с августа-сентября прошлого года— Вы утверждаете, что госрасходы — единственное, что не растет. Но, по официальной статистике Росстата, не растут и реальные доходы. Даже несмотря на рекордно низкую инфляцию и рост ВВП.
— Это не так. Доходы, конечно же, растут.
— То есть данные Росстата некорректны?
— Не буду вдаваться в статистические методы, но дело в том, что Росстат, рассчитывая реальные располагаемые денежные доходы населения, зачисляет в доходы деньги от продажи (населением) валюты, а в расходы — деньги на покупку валюты. Кроме того, Росстат в своей отчетности учитывает не все виды доходов. Например, в России значительную часть серых доходов и доходов от предпринимательской деятельности статистика просто не учитывает.
— Какие факторы позволяют сделать вывод о том, что доходы все-таки растут?
— Мы видим правильный расчет через несколько индикаторов. Во-первых, средние доходы наших клиентов, которые поступают на наши зарплатные карты: только у ВТБ 24 примерно 5 миллионов зарплатных карт, еще около миллиона — у Банка Москвы, плюс Почта Банк. Мы можем анализировать поведение шести-семи миллионов человек с точки зрения зарплат ежемесячно. Поэтому можем сказать, что доходы, в том числе реальные, все-таки растут. Они уже опережают рост инфляции. Во-вторых, очень четко потребление населения, с точки зрения реальных доходов, отражает суммы, которые люди тратят на продовольствие. Размер среднего чека в одном и том же магазине по одной и той же корзине товаров к соответствующему периоду прошлого года — самый правильный критерий. На протяжении последних трех лет он падал и только последнее время стал расти. Доходы людей вырастут и когда пройдут все волны индексации бюджетников в середине года и осенью, а некоторые крупные предприятия повысят зарплаты своим сотрудникам. Кроме того, я верю, что инфляция в этом году будет ниже 4%. И при такой инфляции даже небольшое повышение заработных плат приведет к росту реальных доходов.
— Вы утверждаете, что люди начали меньше сберегать и больше тратить. Не является ли это следствием отложенного спроса, а не роста доходов?
— Конечно, это отложенный спрос. Например, автомобильный рынок четыре года снижался: люди четыре года не покупали автомобили — только госпрограмма его поддерживала. Люди не покупали товары длительного пользования, не делали ремонты, отказывали себе в отпуске. Но когда отложенный спрос прерывается и люди начинают потреблять — это дает толчок экономике.
— Какие факторы негативно сказываются на устойчивости роста экономики?
— Неустойчивость роста объясняется главным образом внешними факторами. Это чистый экспорт, это пресловутая цена на нефть и сырье, это ухудшение внешнеполитической ситуации — около границ России и дальше, с Западом. Застраховаться от этого мы не можем, и это нервирует инвесторов, причем не только внешних, но и российский бизнес, поэтому ситуация неопределенная. Внутренние факторы, напротив, достаточно устойчивые. Бюджет заметно сокращаться не будет: хотя он будет номинально сжиматься, относительно доли ВВП там не будет такого большого сокращения. Потом, как я уже говорил, будет наблюдаться некоторый рост доходов, а если мы возьмем ВВП по расходам, то две трети его — расходы на конечное потребление. Инвестиции составляют 20—22%. Валовые накопления не такие большие, но в последние месяцы начали потихоньку расти. Поэтому угроза главным образом внешняя.
— Как эти факторы сказываются на движении капитала частного сектора? В России наблюдается отток капитала (в первом полугодии отток вырос на 70% год к году, до 14,7 млрд долларов. — Прим. Банки.ру)?
— В России сейчас нет оттока капитала. Отток был в первом квартале (17,5 млрд долларов. — Прим. Банки.ру), второй же квартал завершился притоком (2,8 млрд долларов. — Прим. Банки.ру). Но впервые текущий счет платежного баланса ушел в отрицательную зону (0,3 млрд долларов во втором квартале. — Банки.ру). Такого не было давно.
— Минэкономразвития ожидает увеличения дефицита сальдо текущего счета в третьем квартале до 5 миллиардов долларов. Как вы оцениваете такую динамику?
— Я не уверен, что так будет. Как только рубль укрепляется, люди начинают больше тратить: больше ездить за границу, покупать импортные товары — в итоге дефицит сокращается. Если же рубль ослабевает — дефицит, в свою очередь, растет. Но опять-таки: сейчас только июль. Проследим за ценой на нефть: один вариант — 55—60 рублей за доллар, другой — 40 рублей за доллар. К сожалению, в данном случае мы заложники нашего торгового баланса.
— Если вернуться к прогнозу по сальдо. Глава Минэкономразвития Максим Орешкин, комментируя прогноз, назвал рост дефицита до 5 миллиардов долларов «нормальной ситуацией».
— По мне, отрицательное сальдо — это плохо. Потому что оно создает дополнительное давление на рубль. России нужен сильный рубль.
— То есть вы считаете, что он не переукреплен?
— Я считаю, что как раз нет. Рубль движется вслед за ценой на нефть и движением капитала. В начале года была надежда на улучшение отношений между Россией, США и Западом — в итоге в страну шел капитал. Сейчас есть некое разочарование, и капитал оттекает. Дополнительно движение рубля подстегивают спекулянты, которые ставят либо на рост, либо на ослабление российской валюты. Они гонят рубль глубоко в ту сторону, в которую его начинает двигать рынок.
— Надеетесь ли вы на улучшение взаимоотношений c Западом в обозримой перспективе?
— До конца года — не особенно. Есть надежда, что они не ухудшатся, а останутся в нынешнем состоянии. Надежды на снятие санкций нет точно.
— Ваша позиция о курсе рубля расходится с позицией Минфина?
— Нет. Когда говорят, что Минфин заинтересован в том, чтобы рубль был слаб, — это не так. Минфин не пытается искусственно ослабить рубль — это распространенное заблуждение, которое не соответствует его реальной политике. Там работают достаточно грамотные люди, которые рассуждают не с точки своих краткосрочных интересов — получения доходов в третьем квартале 2017 года, а с точки зрения общего экономического роста. Рубль прочнее — население больше потребляет, больше выпускается продукции, в конечном счете через какое-то время больше доходов получит и федеральный бюджет.
Минфин не пытается искусственно ослабить рубль — это распространенное заблуждение, которое не соответствует его реальной политике. Там работают достаточно грамотные люди, которые рассуждают не с точки своих краткосрочных интересов, а с точки зрения общего экономического роста— К слову, о бюджетной политике. Сейчас Минфин рассматривает вопрос о консолидации Резервного фонда и Фонда национального благосостояния. С вашей точки зрения, есть ли возможность оставить средства из ФНБ нетронутыми?
— Бюджет на 2018—2020 годы предполагает, что деньги из ФНБ не будут потрачены. Трехлетка предусматривает сокращение дефицита бюджета до 1% ВВП. Притом мы понимаем, что Минфин в этих расчетах делает очень консервативный прогноз по доходам (бюджета. — Прим. Банки.ру): 1,9% в 2018 году, 1,1% в 2019-м и 1% в 2020-м. Но с 2020 года ожидается уже довольно большой рост доходов. Доходы будут больше, дефицит — меньше. Дефицит может финансироваться за счет дополнительного роста заимствований — внешних и внутренних. Для этого есть определенный маневр. Я думаю, Резервный фонд, скорее всего, будет все-таки потрачен. Может быть, не в этом году, а в следующем. Но при благоприятной ситуации и некотором большем экономическом росте вполне возможно, что у нас не будет потребности обращаться к фондам. Кроме того, сейчас идет давление на монополии, дивиденды будут платиться более высокие. Потом, нужно рассчитывать на какие-то доходы от приватизации.
— При таких позитивных перспективах зачем Минфин рассматривает вопрос о манипуляциях с фондами?
— Сейчас идет дискуссия. Никакая это не манипуляция. Минфин сначала утверждал, что в 2017 году весь Резервный фонд будет потрачен (об этом, в частности, говорили замминистра финансов Алексей Лавров в октябре прошлого года и глава ведомства Антон Силуанов в мае 2017-го. — Прим. Банки.ру). Сейчас уже понятно, что он не будет потрачен весь. Очевидно, план по заимствованиям в этом году будет выполнен, уже 3 миллиарда долларов разместили (два выпуска суверенных евробондов Минфин провел в июне. — Прим. Банки.ру), плюс нормальное привлечение с внутреннего рынка ОФЗ. Поэтому на самом деле Минфин признал, что в уточненном бюджете зачислил себе в доходы свыше 900 миллиардов рублей. Реально ситуация складывается лучше, чем раньше. Такова консервативная политика планирования Минфина.
— Можете ли вы назвать государство эффективным расходователем средств?
— Это отдельный философский вопрос. В некоторых сферах расходы эффективны. Например, программа поддержки автокредитования. На нее было потрачено где-то 3,6 миллиарда рублей. В масштабах страны небольшая сумма дала колоссальный толчок целой отрасли. Или субсидированные ставки по ипотеке. В 2015 году на это потратили 9 миллиардов рублей. Рынок бы упал, если бы не было программы господдержки ипотеки. Еще один пример — образование. В этой сфере есть примеры достаточно эффективного использования расходов, которые решают какие-то целевые задачи: внедрение ЕГЭ, поддержка ведущих вузов, довольно серьезная оптимизация вузов, оптимизация сетки бюджетных мест в высшем образовании.
— А какие программы, с вашей точки зрения, работают неэффективно?
— Есть программы субсидий, которые неэффективно работают для некоторых отраслей. На поддержку сельского хозяйства, к примеру, тратится 230 миллиардов рублей, далеко не всегда это делается эффективно. Идут постоянные споры по распределению субсидий, суммы гигантские. А результат? Другой пример — стройки. Мы знаем, что ввод многих объектов затягивается или же они вообще не вводятся. Есть огромный объем «незавершенки», как в Советском Союзе, — то, что государство строит, но по разным причинам не может достроить. Вот в Питере из городского бюджета 50 миллиардов рублей за десять лет было потрачено на строительство стадиона на Крестовском острове. Это типичный пример крайней неэффективности бюджетных расходов.
Есть огромный объем незавершенки, как в Советском Союзе, — то, что государство строит, но по разным причинам не может достроить— Государство в целом любит инвестировать в мегапроекты с сомнительной окупаемостью.
— Они и не должны были окупаться. Потому они и мегапроекты. Есть проекты, которые могут рассчитывать на окупаемость, а есть изначально неокупаемые. Олимпиада, форум АТЭС, стадион (в Петербурге). Стадион за 50 миллиардов рублей никогда не окупится, это совершенно понятно. Но все нынешние мегапроекты — из прошлого. Новых пока, слава богу, не начинается.
Беседовала Екатерина МАРХУЛИЯ,
