Президент — председатель правления ВТБ 24 Михаил ЗАДОРНОВ рассказал порталу Банки.ру, почему Греция не выйдет из зоны евро, как в России используются бюджетные средства, чего ждать российской экономике от домашнего чемпионата мира по футболу 2018 года и в чем плюсы создания нового банка в кризис.
Экс-министр финансов Михаил Задорнов уже почти семь лет возглавляет один из крупнейших розничных банков России. Однако сохраняет заработанную в правительстве репутацию одного из самых толковых и профессиональных экономистов страны. Видимо, поэтому в преддверии возможных новых глобальных потрясений в мировой экономике он куда охотнее говорил о российской финансовой системе, чем о новом банковском проекте ВТБ 24.
— Давайте начнем с Греции. Там наконец сформировано правительство. Можно ли считать, что вопрос о выходе страны из еврозоны уже закрыт?
— Сначала надо уточнить, что существует Европейский союз, а есть платежный союз, в который вступила Греция, но далеко не все из 27 государств — членов Евросоюза. Дания, Швеция, Великобритания, Норвегия не входят в платежный союз, но входят в ЕС. С моей точки зрения, выход Греции из зоны евро — это нереализуемый сценарий. Все разговоры о том, что это возможно, что Греция перейдет на драхму, ведут люди, которые не представляют, что нужно сделать на практике, чтобы поменять валюту. Рискну сказать, что сделать это, окончательно не уничтожив греческую экономику, невозможно. Ясно, что Греция останется и в зоне евро, и в Европейском союзе. Весь вопрос в форме договоренности греческого правительства (в широком смысле — греческого народа) с Европейским союзом, с Германией именно об условиях поддержки, об условиях работы греческого правительства, греческого бюджета, Банка Греции в зоне евро.
— Как отразятся проблемы Греции, Испании, Португалии, Италии на стоимости евро по отношению к основным мировым валютам?
— Евро уже заметно обесценился от своего пика в примерно 1,4—1,44 за доллар, на который дважды выходил за последние три года. Ясно, что дополнительные проблемы еврозоны приведут к дальнейшему ослаблению европейской валюты. Я не говорю про какие-то свои персональные ориентиры: инвестбанки строят возможный сценарий на 1,1—1,15 евро за доллар. Но в конечном счете некоторое обесценивание евро — не буду говорить до каких значений — само по себе выгодно для экономики Европы. Поскольку обесценивание валюты влечет за собой увеличение экспорта, что сейчас не помешало бы европейской экономике, которая переживает практически нулевой рост.
— Вы считаете возможным, что проблемы Европы станут одной из основных причин нового глобального экономического кризиса?
— Проблемы Европы очевидны уже два года. Проблемы Греции впервые проявились в мае 2010-го. За эти два года проблемы в еврозоне были одним из ключевых факторов замедления глобальной экономики. Нет нового глобального кризиса. Глобальный кризис начался в сентябре 2007 года в Соединенных Штатах Америки, дальше он получил некоторое распространение, была иллюзия, что мировая экономика перешла к росту. Эта иллюзия рассеялась вместе с европейским кризисом. Мы наблюдаем низкий темп экономического роста на протяжении четырех лет. Казалось, что будет короткий период спада и стагнации, а дальше мировая экономика, движимая прежде всего Америкой, Европой, но также Китаем, Индией и Восточной Азией, будет расти теми же темпами, что и до кризиса 2007 года.
Сейчас все понимают, что темпы роста экономики будут достаточно медленными в следующие пять-семь лет. Но и глобального экономического кризиса, резкого падения можно избежать. В конечном счете и европейские лидеры, и китайское правительство будут пытаться стимулировать собственные экономики, чтобы не допустить проседания глобального ВВП. А в американской экономике мы и не видели слишком уж негативных сигналов: она нормально растет, темпом примерно 2% в год. Хотя в США все-таки есть проблемы — временный рост безработицы по итогам апреля на одну десятую процента, корректировка темпов роста I квартала в сторону снижения. Но 2—2,5% роста ВВП в США — это неплохой рост. Иными словами, Америка не является сейчас наиболее проблемной зоной среди основных экономик.
— То есть я правильно понимаю, что время идеи наращивания ВВП практически любыми средствами прошло? Сейчас лучше небольшой рост ВВП, но стабильный?
— Нет, всегда лучше наращивать ВВП быстрыми темпами. Что значит «замедляются экономики», «сокращаются бюджеты»? Это значит, что сокращается спрос. Почему в Китае падает темп роста? Потому что Китай — страна экспорта и большая его часть приходится уже не на США или Японию, как это было еще пять лет назад. Основной рынок сбыта китайских экспортных товаров — Европа. В Европе темп роста замедляется. Более того, европейцы сокращают свои бюджеты. Значит, они увольняют людей, меньше платят бюджетникам. В Великобритании, например, действует программа сокращения около 250 тысяч рабочих мест в государственном секторе. Везде — от образования и здравоохранения до министерских чиновников. Очевидно, эти люди начинают меньше потреблять, меньше покупать китайских товаров. Развитие китайской экономики замедляется. Китайцы, может быть, и хотели бы продолжать расти на 9% в год, но их товары не покупают, а замещать этот спрос внутренними бюджетными стимулами (то есть строить дороги, инфраструктуру, продавать с помощью субсидий, как они это делали в 2009 году, электронику или машины своему населению) они долго не смогут. Потому что это искусственный спрос, который ведет к дефициту китайского бюджета. Они тоже этого не хотят, поэтому, как я уже отметил, развитие китайской экономики замедляется. Причина в сокращении глобального спроса.
Основная экономическая угроза для России тоже достаточно очевидна — уменьшение мирового спроса на наши экспортные товары. Сейчас исторически низкие цены на алюминий. На еще одну важную статью российского экспорта — черные металлы и первичные продукты переработки — тоже низкие цены. Это влечет за собой снижение цен на уголь, основной ресурс для металлургии. И так далее по цепочке. Сейчас 87—90% товаров российского экспорта находятся под угрозой падения цен или де-факто это снижение уже наблюдается. Это основная проблема российской экономики в нынешний период низких темпов роста экономики глобальной.
— Это значит, что нам нужно будет ограничивать бюджетные расходы?
— Это значит, что нам нужно действовать превентивно и сокращать бюджетные расходы, не дожидаясь, когда нефтяные цены упадут.
— Но они уже упали.
— Да, нефть сейчас стоит уже 92—93 доллара за баррель, а не 128, как было некоторое время назад.
— А прогноз Credit Suisse про 50 долларов за баррель к концу года вы считаете реалистичным?
— Я считаю его нереалистичным, хотя никто не может исключить, что цена нефти снизится. Просто думаю, что долго она не может стоить 50 или 60 долларов. На месте правительства я рассматривал бы сценарий исходя из цен на нефть примерно в 80 долларов в ближайшем будущем.
— Какие бюджетные расходы в России нужно сокращать в первую очередь?
— Серьезные резервы для сокращения бюджетных расходов есть и в силовом блоке, и даже в социальном секторе. Вопрос не просто в сокращении расходов — это механистическое действие, оно не приведет к добру. Надо от разговоров о пенсионной реформе, о реформе образования и здравоохранения переходить к конкретным действиям.
Вот вам конкретный пример сокращения бюджетных расходов в социальной сфере, очень простой, о нем давно говорят специалисты. Россия потратила массу денег на закупку огромного объема медицинской техники, тех же пресловутых томографов, на строительство огромных медицинских центров. Однако в региональных бюджетах нет денег на расходные материалы, на поддержание работы этих центров. Нет квалифицированных врачей, которые могли бы работать на этом оборудовании, поэтому оно простаивает, устаревает. Поскольку должна быть первичная врачебная помощь, семейные врачи, которые диагностируют и поставляют потом клиентов для этих крупных центров. Рискну сказать, что значительная часть этих центров, этого медицинского оборудования не нужна. Зато больше средств надо тратить на обучение врачей, которые конкретно могут работать на современном оборудовании.
Только за последние два года у нас был повышен тариф отчислений на обязательное медицинское страхование. Но поскольку одновременно реформа здравоохранения не двигалась, эти средства (порядка 440—450 миллиардов рублей), как известно, направили на закупку дополнительного медицинского оборудования. Вот этих расходов вполне можно было бы избежать.
Еще можно провести такой абсолютно очевидный всем пример: Россия проводит Олимпиаду в Сочи, которая нам обойдется в триллион рублей с лишним. Россия будет нести огромные затраты на подготовку чемпионата мира по футболу 2018 года, расходы на который будут вполне сопоставимы с олимпийскими. Одновременно мы готовимся к универсиаде 2013 года в Казани. По первоначальным подсчетам, федеральный бюджет должен был потратить на нее 13 миллиардов рублей. А сейчас только за счет федерального бюджета расходы на организацию этой универсиады оцениваются в 130—140 миллиардов рублей. Возникает вопрос: нужно ли в этот сложный для мировой экономики период нести столь серьезные расходы на создание спортивной инфраструктуры на территории Татарстана? Да, Татарстан, как правило, активно эксплуатирует подобные объекты, у него есть успешный опыт использования существующей инфраструктуры. Но это, с моей точки зрения, абсолютно неприоритетные для страны расходы в период, когда нужно реально ограничивать расходы государства.
И таких примеров из разных сфер можно привести десятки. Из рациональных соображений лучше сокращать такие расходы превентивно, не дожидаясь ухудшения макроэкономической ситуации для России.
— Получается, мы живем не по средствам?
— Бюджеты России за прошлый и текущий год профицитны. Если бы цена на нефть оставалась 120 долларов, Россия и дальше жила бы по средствам. Страна живет по средствам, но расходует эти средства неэффективно. И неэффективность эта объясняется тем, что эти деньги для России — легкие. Как правило, в жизни человека или семьи деньги, которые легко приходят, так же легко и транжирятся. То же правило годится и для страны. К сожалению, мы тратим легко доставшиеся деньги не самыми эффективными способами. А иногда совсем неэффективными. И мы не можем рассчитывать, что цена на нефть 120 долларов за баррель будет держаться следующие пять лет или дольше.
— Как в условиях нарастающих финансовых и макроэкономических рисков будет чувствовать себя российская банковская система? Если начнут падать темпы экономического роста, вполне вероятно, что вряд ли можно будет говорить, например, о росте кредитования?
— Банковская система, безусловно, зависит от таких макроэкономических факторов. Ясно, что резкое торможение экономики, если оно произойдет, вызовет замедление спроса на кредиты как у населения, так и у предприятий. Но, во-первых, вовсе не факт, что цены на нефть упадут до 60—80 долларов. Они вполне могут колебаться на уровне 80—95 долларов следующие полтора года. Это не приведет к заметному снижению темпов роста и к каким-то проблемам для банковской системы. Во-вторых, банковская система сейчас гораздо лучше готова к негативному сценарию, чем это было в 2008 году, по нескольким очевидным причинам. В частности, благодаря плавающему курсу рубля девальвация не станет шоком для экономики. К тому же российская экономика гораздо менее долларизована, чем в 2008 году.
— То есть мало валютных займов?
— У населения их практически нет. До кризиса 2008 года в валюте выдавалось порядка 23% всех кредитов физическим лицам. Сейчас — 1—3%. В основном это ипотека и автокредиты. Но дело не только в займах. Сейчас принципиально другая валютная позиция российской банковской системы в целом. То есть, грубо говоря, в августе 2008 года российские банки должны были порядка 120 миллиардов долларов в твердой валюте. Сейчас, напротив, положительная валютная позиция российской банковской системы составляет порядка 80 миллиардов долларов. Поэтому сейчас необходимости платить по долгам в твердой валюте нет. Ну и риск-менеджмент в банках, оценка риска самими заемщиками существенно изменились за последние четыре года.
Наша банковская система обладает достаточным запасом капитала. Запас есть, но здесь мы переходим к проблемам. Капитала достаточно, если мы говорим в целом про банковскую систему и про крупнейшие банки. У меня нет сомнений, что десятка крупнейших банков страны будет чувствовать себя в кризис нормально. Но банковская система неоднородна. Ряд банков, безусловно, имеют «рисованный» капитал, и реальное их положение существенно хуже, чем в целом по системе. Некоторые банки реструктурировали значительную часть проблемных задолженностей в 2009—2010 годах. Эти кредиты так и не погашены, не обслуживаются, то есть происходит просто их перенесение. Проблемные активы не реализованы, и новое ухудшение ситуации просто потопит банки, которые, по сути, не реанимировались после кризиса 2008—2009 годов.
— В условиях, когда некоторые слабые банки могут уйти с рынка, если экономическая ситуация ухудшится, вы, наоборот, выходите на рынок с новым проектом.
— А кризис — очень хорошее время для выхода на рынок.
— Понятно, что многие ваши конкуренты уйдут сами собой, но вы выходите на рынок для того, чтобы обслуживать клиентуру с доходом ниже среднего уровня. То есть тот слой населения, который может пострадать от кризиса достаточно серьезно. Или я ошибаюсь?
— От кризиса пострадают разные слои населения. У нас еще нет никакого кризиса. ВТБ 24 строит свою политику исходя из того, что кризис не является неизбежностью. Если исходить из того, что нас ждет глубокий кризис, лучше вообще не заниматься бизнесом, не начинать никаких новых проектов и ждать у моря погоды: когда ж кризис произойдет? А вдруг он на два года отложится — тогда мы потеряем рыночные позиции.
При ухудшении макроэкономической ситуации основной проблемой банков станет дефицит рублевой ликвидности. Но у группы ВТБ, у ВТБ 24 нет проблемы со средствами в пассивах. Более того, по структуре нашего бизнеса у ВТБ 24 избыток депозитов населения. Такой же избыток у Банка Москвы, даже еще более выраженный: порядка 160 миллиардов рублей портфель вкладов частных лиц и всего 80 миллиардов — кредитный портфель физлиц. Так что у нас есть средства населения, причем они прирастают. Мы по темпам роста в этом году опережаем рынок вдвое. С начала года мы получили еще порядка 90 миллиардов рублей новых средств населения только на баланс ВТБ 24. Если говорить о кризисных явлениях, то с чем столкнутся некоторые из банков, которые сегодня активно развивают кредитование? Столкнутся с тем, что у них просто не будет рублей. Потому что люди будут опасаться нести свои деньги в эти банки даже по очень высоким ставкам. Соответственно, будет нехватка ликвидности — ставки на рынке вырастут.
Совершенно очевидно, что в этой ситуации ВТБ 24 будет иметь конкурентное преимущество. Мы будем выходить на этот рынок, предоставляя массовые продукты по более низким ставкам, чем сегодняшние игроки. Как раз эти не самые обеспеченные слои населения от нас получат продукт более честный. Пускай ставки там не всех будут удовлетворять, но зато не будет никаких скрытых комиссий, подводных камней. Эти кредиты будут более выгодны «нижнемассовому» сегменту, чем сегодняшние предложения. Мы на это и рассчитываем. Получается, что в обычных условиях выходить на этот рынок хуже, чем в условиях кризиса.
— Какое участие в формировании этого нового бизнеса принимает ВТБ, материнская компания?
— Сейчас работа в группе ВТБ структурирована по направлению глобальных бизнес-линий. Например, менеджмент ВТБ 24 управляет не только ВТБ 24, а глобальной бизнес-линией розницы всей группы. Наша команда менеджеров вовлечена в принятие решений, выстраивание стратегий не только ТКБ и Банка Москвы, но и ВТБ (Украина), ВТБ (Беларусь), ВТБ (Армения). Фактически это вся банковская розница на территории России и розница за пределами России, где достаточно большие объемы бизнеса. Баланс ВТБ (Украина) — около 2 миллиардов долларов, ВТБ (Армения) — 600 миллионов. Когда мы говорим, что запускается «легкий» банк, банк для «нижнемассового» сегмента, то имеем в виду, что он запускается стратегическим решением группы, а не ВТБ 24. Да, 100% акций этого банка принадлежит нам, но по сути это проект общегрупповой. Так он и будет развиваться.
— Вы уже подали заявку в ЦБ на переименование банка?
— Пока нет. Но скоро подадим.
— Как будет называться ваш новый банк?
— Обсуждаются различные варианты.
— Судя по электронному адресу, по которому сотрудники нового банка общаются с журналистами, можно предположить, что он будет называться «ВТБ Экспресс».
— Нет, решение по названию еще не принято. В ближайшем будущем мы его объявим. Этим летом.
— Когда банк заработает? Когда будут выдаваться первые кредиты?
— До конца этого года. Такая задача поставлена перед руководством банка.
— Какую долю нового для вас рынка вы хотите получить?
— Мы не хотим сейчас подробно говорить о своих бизнес-планах, продуктовом наборе, географии. Пока это все наше внутреннее дело.
— Решение о том, что новый банк возглавит выходец из ВТБ 24, ваш первый заместитель Дмитрий Руденко, было принято изначально или вы рассматривали внешних кандидатов?
— Мы не рассматривали внешних кандидатов. Для нас одним из необходимых условий запуска проекта было понимание, что помимо капитала, рыночной ниши, у нас есть команда, лидеры, которые этот проект смогут реализовать. Если бы это было не так, мы бы в этот проект не пошли.
— Кроме проекта «легкого» банка у вас есть еще Банк Москвы и ТКБ. Скажите, как меняется клиентская база Банка Москвы и ВТБ 24? Есть ли пересечения по продуктам, есть ли переток клиентов из одного банка в другой?
— Есть ряд принципиальных договоренностей, которые позволяют нам избегать внутригрупповой конкуренции. Прежде всего, гармонизация продуктового ряда. Это не значит, что у всех одинаковые продукты. Это значит, что если продукты одинаковые, то по ним одни и те же ставки, близкие условия. Но это также значит, что если один банк продает уникальный продукт — он так и продолжает его продавать, если этот продукт коммерчески целесообразен и пользуется спросом. Более того, мы используем платформу Банка Москвы для продажи части ипотечных продуктов, которые в силу технологических причин не можем продавать с баланса ВТБ 24. Эта гармонизация полностью завершена, внутри группы нет ценовой и продуктовой конкуренции.
Доля группы ВТБ на рынке депозитов заметно выросла за последние полгода. На рынке кредитования в последние месяцы (март, апрель, май) она также увеличивается. Мы договорились, что не переманиваем клиентов друг у друга. Если есть у Банка Москвы большие зарплатные проекты со столичными муниципальными учреждениями, с правительством Москвы, то ВТБ 24 не идет в эти муниципальные учреждения. Ведь банк группы уже обслуживает этих клиентов. Так что если говорить о ВТБ 24 и Банке Москвы в столице, где у двух банков наибольшее число клиентов, то изначально это люди из разных сегментов. У Банка Москвы это массовый, «нижнемассовый» в большинстве своем клиент. Хотя у Банка Москвы также есть private banking с хорошими объемами. И у нас есть private banking с хорошими объемами. Но они не пересекаются.
— Вы ожидаете, что часть клиентов ВТБ 24 мигрирует в «легкий» банк?
— Не исключено. Это касается части тех клиентов, которым мы по разным причинам отказываем в предоставлении кредита. Или клиентов, которых мы просто не рассматриваем потому, что средняя сумма кредита у них очень маленькая. Они для нас просто невыгодны с точки зрения содержания больших и хорошо оснащенных отделений ВТБ 24. Как раз они найдут свой продукт в «легком» банке.
— Как со Сбербанком будете конкурировать?
— Как сейчас конкурируем, так и дальше будем конкурировать. Для клиента в конечном счете конкуренция выгодна.
— А для вас?
— И для нас конкуренция выгодна, она позволяет держаться в тонусе.
— Срок окупаемости вашего нового банка — три года. Как вы его рассчитывали?
— Мы считаем это для банковского проекта нормальным сроком. Наше стандартное вновь открываемое отделение ВТБ 24 окупается за 2—2,5 года. Полная окупаемость нашего стандартного отделения — примерно 2,5 года.
— Можно ли ожидать заметных кадровых изменений в ВТБ 24 в связи с новым проектом?
— Они уже произошли. Мы находимся в процессе серьезной организационной перестройки и создания команды «легкого» банка. Практически на всех основных направлениях она уже сформирована. Наполовину она состоит из сотрудников ВТБ 24, но не только. В новую команду влились сотрудники ВТБ, банка «ВТБ Северо-Запад», Банка Москвы. Естественно, позиции внутри ВТБ 24 занимают другие люди. Мы проводили определенную организационную перестройку правления и среди руководителей головного офиса. Она практически завершена, остались некоторые детали.
Перемещение людей — это абсолютно нормально, когда человек при этом растет, имеет драйв и готов работать на том или другом участке.
— Лично для вас какова мотивация? Вы почти семь лет работаете в ВТБ 24, возглавляете этот банк…
— Для меня мотивация — интересное дело, масштабы бизнеса, которые касаются всей страны, всех регионов, миллионов людей. Банковский сектор — один из самых быстрорастущих секторов российской экономики, высокотехнологичный, прибыльный, позволяет заниматься крупными инвестициями. Это не только интересная бизнес-задача, но и задача менеджерская, поскольку мы занимаемся не только продажами. Мы выстраиваем корпоративную культуру, обучаем людей, создаем кадровый резерв, занимаемся маркетингом, рекламой. Банковский бизнес — интеллектуальный бизнес. И это, безусловно, возможность самореализации. Моя работа вполне подкреплена и материальной мотивацией. Это тоже было бы глупо отрицать.
Беседовала Наталья РОМАНОВА,
